***
Я на тебя молюсь
в спокойный звездный вечер,
когда приходит грусть,
что я недолговечен,
и жизнь моя – лишь миг
пред Вечностью Твоею,
и Твой тогда язык
я разом разумею,
как чувствуют ожог,
а после – отзвук боли,
растянутой как вдох,
в спасительном глаголе.
В безмолвии Твоем,
раба занявши нишу,
я слышу всё как гром,
как молнию – все вижу.
И поплывет слеза,
как крик, но не от муки,
закравшись в чудеса
небес Твоих, в их звуки.
Премудрость у седин
в том, что милей всех лакомств,
внять: лик у нас един,
и образ одинаков.
Я стал на тот порог,
когда у сердца счетчик
продлит, продлит мне вздох
под взрыв кленовых почек,
и жизни Страстный ход,
закованный судьбою,
пойдет на перевод
Предстатья пред Тобою,
как лучший из даров
Земле, прости мне, Отче? -
до растворенья строф
в стенаньи, в кровоточьи.
***
Словно птицы – всем гомоном – к морю!
Словно льдины – все устья кроша,
словно кони с обрыва – на волю! –
расплескалась над миром душа.
Кто Великий качнул надо мною
Млечный Путь, как под росами ветвь?
Кто зазвал в это небо ночное
обрыдать его все, обреветь,
чтоб все звоны и запахи мира
вили гнезда бы в горле моем,
чтоб осталась последняя сила
на единственный вздох и псалом?
О, к каким бессловесным просторам
на спине, будто бы на плаву,
пред божественным звездным собором
по последней прямой поплыву?
За все воды и медные трубы,
за прокрустовы ложа годин
дай поднесть мне последние губы
к мирозданью – один на один.
Давай войдем во храм
(Из раннего)
Давай войдем во храм.
Воскурим свечи.
Над миром лай и гам.
Укрыться нечем.
Давай придем под свет
тех песнопений,
где могут млад и сед
рыдать с коленей,
где тот особый дух
благодаренья,
что огнь твой не потух,
что живо бденье,
и где уже не в счет
скорбей сутулость,
где на устах вдруг мед –
и всё перевернулось.
Чтоб Овидию пелось...
Из цикла "Стихи мои одинокие"
Борису Эйфману
Чтоб Овидию пелось,
бог у моря на корм
бросил женскую спелость
бронзой амфорных форм.
И в разгуле свободы
положил, как плоды,
вечно полные меда
жен чужих животы.
Эта плавь и лебяжесть -
все дугой, все дугой !
И — упавшая тяжесть
в губы груди тугой.
И прорвавшимся соком
звездных лоз и рябин —
этот стон, этот клекот
из содомских глубин.
И как жизни всей дело
и Всевышнего дар,
я прижал ее к телу
***
Два пути, две дороги влекут еще меня
в этом мире.
Две безбрежности еще занимают
око и мысль мою:
Млечный путь августовского неба
да темный путь паха твоего.
Упираясь ногами в каждый,
так и стою на них,
так и иду по ним,
как хмельной гармонист околицей:
меха разрывая всею удалью души своей
да пританцовывая
так, что только пыль под сапогами! —
лишь планеты жужжат надо мной,
как жуки золотые,
да от звезд отмахиваюсь,
как от тополиного пуха.
Поэзия, так что ж ты в мире есть?
(Из цикла "Сквозь отчаяние")
Поэзия, так что ж ты в мире есть?
Безумных чувств игра воображенья,
блаженных рифм друг к другу притяженье,
иль чистых душ последнее сплетенье —
но всякий раз как жизни потрясенье,
как ангелов спасительная весть.
Поэзия, так значит, ты не блажь?
Не фимиам алхимии и майе,
и мы живем века, не понимая,
что всю-то жизнь душа полуживая
жила тобой и, к Господу взывая,
тебя одну зовет и в „Отче наш“...
Поэзия, а может быть, ты - храм?
Вселенский храм, что все миры объемлет,
где дух парит и Господу не внемлет,
когда с небес бесстыжими на землю
стихи идут, как Ева и Адам.
Родник святой всех бед моих и зол.
Нет силы жить. Немолчный гибнет кратер...
И если бы опять не Богоматерь,
кто б воскурил божественный глагол?!
***
Как тяжела отверженности боль!
Балтийский ветр не очи, душу выел.
И дух восстал, повел меня на Киев.
Там ждал меня Владимирский собор.
Был чуден Днепр. Светился звездный шлях.
Стояли в водах женщины нагие.
Но я упал к ногам другой богини,
что в храме том с младенцем на руках.
Прости, о Матерь Божия, прости!
Кощунствую! На, может, преступленье
я твоего прошу благоволенья,
но все другие пройдены пути.
Во имя всех, ушедших в бред молитв,
исчезнувших в подлунных океанах,
во имя всех земель обетованных,
к каким всегда безумцы будут плыть,
во имя всех, распятых красотой,
во имя всех, живущих горним духом,
дай мне ее за смертною чертой!
Она — моя! Пусть трижды мы раздельны.
Но кто хлебнул из бездны запредельной,
тем ЭТА жизнь — прелюдия лишь к ТОЙ.
Дай мне ее за смертною чертой!
И совершился таинства обряд.
И ствол ее, и соки все, и ветви
на все века, на все тысячелетья
мне одному теперь принадлежат.
Святись мой стон, мой плач, мой вопль, мой ор!
С чужой женою и чужой невестой
на неземной, на вечный брак небесный
венчай меня, Владимирский собор!
Август. Гарем мой...
(Из цикла "Мои гаремы")
Это не август, а храм для фатальных
дионисийских торжеств!
Ах, как изысканны, как ритуальны
в женщине взгляды и жест.
Снова музыке твоей подчинилась
исповедь страждущих душ.
Чувствую, чувствую божию милость
в трепете страсти и дружб.
Нету во мне ни стыда, ни порока –
есть ненасытность молитв.
Грецией пахнет и пахнет Востоком,
красками с божьих палитр.
Август. Гарем мой. Безумие жажды.
Всполох невидимых крыл.
С каждой бы, с каждой бы,
с каждой бы,
с каждой
стоны любви разделил.
Сквозь сумасшедший экстаз озаренья
вымолил, вымолил в дар
непостижимые тайны творенья,
жизни кипящий нектар.
Грей меня, солнышко...
Романс
Грей меня, солнышко, грей.
Дай не скукожиться злюкой.
Скорби мои прижалей,
думы мои убаюкай.
Жмись ко мне, травушка, жмись.
В губы и грудь мою тычься.
Сказкой была б эта жизнь,
да вот в одном заковычка...
Годы проходят...Увы!
Сбылись и грозы, и солнце,
и только чашу любви
не опрокинул до донца.
Как мне из заводей снов,
из воздыханий полночных
жизни заветный улов
сердцем увидеть воочью?
Рвутся ль мои невода?
Хватка ль ушла молодая?
И не зайдет никогда
рыбонька в них золотая?
Ангелы плачут мне вслед.
Дьявол хохочет, хохочет.
Есть ты на свете иль нет,
солнца последний глоточек?
Кажется, встал на дыбы
весь океан предо мною,
и от раскатов судьбы
выпрыгнет сердце живое.
Нет, не для вящей красы
рухнул я на землю с горя.
Не пересилить мне моря!
Боже Пресветлый, спаси!
Стихи с https://stihi.ru/avtor/kentavr14&book=12#12
|
